Sichelberg

Так это было

Winter

Дата: Четверг, 08.12.2016, 13:45 | Сообщение # 1

Полковник

Группа: Администраторы

Сообщений: 166

Статус: Offline

Крюгер Фридрих (р.1918) экономист

1918. — Родился в многодетной семье поволжских немцев в с.Зихельберг. Отец – пастух.
1928. — Помощь отцу старших братьев Иоганнеса (ум. 1939) и Генриха (ум. 1983). Укрепление хозяйства, покупка лошади.
1929. — Вступление отца в колхоз. Избрание его членом колхозного правления.
1931, осень. — Голод в Поволжье. Отправка брата Иоганнеса на работу в Рыбинск. Отъезд всей семьи на заработки в Рыбинск.
1932, весна. — Увольнение всех находящихся на заработках и возвращение их домой к началу весеннего сева. Болезнь матери и старшей сестры Доротеи тифом. Возвращение отца с тремя младшими детьми домой. Голод.

Помощь семье шурина отца Давида Фабера, арестованного в 1933 за посылку Сталину лепешек из отрубей и лебеды. Выздоровление матери и сестры и возвращение их домой. Помощь брата матери Адама, работавшего председателем колхоза, позже осужденного (за выдачу зерна на трудодни) на 7 лет и погибшего в тюрьме. Смерть сестры Эрны.

Поступление в неполную среднюю школу в Мангейме. Работа с отцом на пастбище.

Обучение на рабфаке в Розенгейме. Заведование студенческой библиотекой. Аресты в Розенгейме. Окончание учительских курсов. Направление преподавателем немецкого языка в среднюю школу на станции Тинская Красноярского края.
? — Женитьба. Жена – урожденная Гейбель. Рождение сына (1941).

1942, март. — Вызов в Нижне-Ингашский райвоенкомат для призыва в Красную Армию. Задержание советских немцев и мобилизация их на трудовой фронт. Судьбы братьев. Доставка в Красноярск, далее этапом в Краснотурск Свердловской области. Условия жизни в лагере. Встреча с братом жены Карлом Гейбелем. Работа в бригаде землекопов. Авария. Болезнь. Назначение банщиком, мастером по материальному снабжению на 5-й монтажный участок, по приемке рабочей силы из других лагерей в 1-м Промстрое, десятником, нормировщиком.

1948. — Освобождение немцев без права возвращаться в родные места. Приезд жены с сыном и матери с младшим братом Давидом и сестрой Доротеей.

1955. — Получение паспорта. Работа начальником планового отдела жилищно-коммунального хозяйства треста БАЗстрой (Богословский алюминиевый завод).

1988, март. — Написание воспоминаний.

Winter

Дата: Четверг, 08.12.2016, 13:51 | Сообщение # 2

Полковник

Группа: Администраторы

Сообщений: 166

Статус: Offline

Крюгер Фридрих

Так это было *

Я родился 21 ноября 1918 года в семье пастуха в Зихельберге (Sichelberg) на Волге. Я был пятым ребенком, когда моя мама произвела меня на свет, а после меня родилось еще семеро. И из всех двенадцати я один, как часто рассказывала моя мать, как только увидел свет, громче и дольше всех кричал. Словно я с той самой минуты должен был уже кое-что знать о предстоящей такой жизни.

Сознательно я этого не припомню. Но до сего дня могу еще отчетливо о многом с трехлетнего возраста вспомнить. Много событий и случаев того времени крепко в моем сознании, ясно и четко проходят перед моими глазами, как будто вчера. Я считаю, что эту несправедливость природы, ошибки и жесткость мы должны помнить, а неудачи избегать и не повторять.
Итак, я еще хорошо помню о «Белой кухне». В 1922 году каждое утро в центре нашего села напротив нашей маленькой, с плоской глиняной крышей, низенькой глинобитной избушки, при бое колокола, собирались бедные люди, получая полный черпак рисовой каши. Каждый приходил со своей чашкой и ложкой, получал свою порцию каши, там ее и съедал. Домой ничего нельзя было, наверное, потому, чтобы у голодных, которые часто не могли контролировать свои действия и волю, сильнейшие не могли отнять еду.«Белая кухня», по-другому, полевая кухня, называлась, наверное, так, потому, что она была покрашена в белый цвет, и двое мужчин, которые черпаками раздавали кашу, были одеты в белые кители. Моя мама каждое утро вела меня за руку туда и стояла со мной в очереди. Как только мы доходили до кухни, она меня высоко поднимала, и я сам протягивал одному из мужчин свою чашечку. Каждый ел свою кашу, стоя в стороне от кухни. Нас отмечали в списке, чтобы дважды не получить черпак каши.Это была американская помощь голодающим на Волге вследствии засухи 1921 года. Что в нашей семье в то время от скота и птицы осталось - это одна единственная несушка. Мой отец запретил ее зарезать и приказал все яйца, которые она несет, скармливать мне, так как я был самым младшим ребенком, Как только курице подходило время нестись, она, если дверь была закрыта, высоко взлетала на окно, пока не откроют ей дверь, важно шла на кухню, садилась на свое гнездо под печью и откладывала яйцо. Тогда я спешил к очагу, брал яйцо из гнезда и спешил с ним к матери, которое она сразу варила, и я его съедал.Мой отец так ослаб и опух от голода, что с большим трудом передвигался. Только благодаря «Белой кухне» мы смогли дожить до нового урожая. В других семьях было еще хуже, но я был еще очень мал, чтобы все это понять. Трагедия 1921-1922 г.г., как мне кажется, красочно и понятно передана в народной песне, которую часто поют на мелодию «Степан Разин». Но как я об этом позже услышал и прочитал, это не может сравниться с тем, что случилось в 1932-1933 гг.

Отец прежде был сельский пастух. Больше пяти лет служил в царской армии. Село в царское время должно было поставлять на службу определенное количество солдат. Несомненно, жребий падал на бедных. Он уехал, оставив мою мать с двумя детьми и одной лошадью. Во время его службы умерла моя сестра Мария и сдохла лошадь. Отец три года сражался на турецком и персидском фронтах. После Октябрьской революции дезертировал и вернулся домой. Здесь существовал еще царский порядок и его хотели сразу арестовать. Целую неделю прятался он под амбаром, где по приказу председателя Сельсовета расстреливали людей, на счастье он лежал в углублении, а пули свистели выше него.
В ту же ночь он простился с моей матерью, считавшей его уже давно мертвым, встретил в степи еще двух дезертиров и под покровом ночи взяли они путь на Царицын. Во время отцовского дезертирства увидел я, на девятом месяце, свет в мир (родился).

Все это я узнал от бабушки.

Но судьба дала моим родителям немного надежды на лучшую жизнь. Отец остался в селе пастухом. У нас не было лошади, а без лошади не могли обрабатывать землю. К тому же моя мать каждые полтора года производила на свет одного, а иногда и двух детей. Врачебной помощи в нашем селе не было, поэтому господствовало много болезней таких, как оспа, краснуха, дифтерия, малярия, воспаление легких, которые подбирали много детей. Этими болезнями я тоже переболел, но наиболее тяжело от оспы летом 1923 года.В середине двадцатых жизнь сельчан, как и наша, стала богаче и интереснее.

Winter

Дата: Четверг, 08.12.2016, 13:53 | Сообщение # 3

Полковник

Группа: Администраторы

Сообщений: 166

Статус: Offline

Строительные кооперативы быстро и хорошо построили клуб, товарный магазин, помещение церкви разгородили на четыре части — четыре класса. (Эти перегородки можно было во время церковных церемоний по воскресениям убирать). Новостройки внесли интерес к жизни и культуре на селе. Все дети теперь учились в одной школе. Мои братья прошли конфирмацию, на том их учеба и закончилась. Я же хотел учиться, и мой отец настаивал на этом.

Мы имели уже две коровы, несколько телок, овец, свиней и много птицы, обрабатывали большой участок бахчи и картофеля. Осенью 1928 года купили красивую лошадь, весной 1929 года — вторую. Сейчас стали мы земледельцами и имели достаточно питания, была лучше, чем когда-либо в нашей жизни. Так мечты моего отца стать настоящим земледельцем почти сбылись. Он отказался от пастушества и взялся за обработку земли. Но было уже поздно почувствовать себя настоящим крестьянином. Осенью 1929г. начались образовываться крестьянские отряды, а в конце 1930 г.- коллективизация. Мой отец один из первых был записан в список колхозников. Честный, мудрый, законопослушный, приказ для него был более чем закон. Он сразу сдал в колхоз овец, коров, телят, и даже птицу, как и другие члены колхоза. Годовалого быка и свинью попросила мама соседа зарезать ночью, за что отец поднял изрядный скандал.
Наш зажиточный дед со стороны матери, до сих пор не переступивший порог нашего дома, увидел, что бедный крестьянин получил право в селе, а у него в любое время могут все отнять, решился посещать свою дочь и внуков чаще, и тем чаще, когда отца избрали членом колхозного правления, заведующим хозяйства.Мясо зарезанных свиньи и быка варили мы только поздно вечером и тут же съедали, чтобы никто не мог увидеть и тоже заколоть скот, это было строго запрещено. Такой поздний и жирный ужин был тяжел. У всех открылся понос. И у большинства крестьян происходило подобное, так как многие резали весь молодняк.По весне необходимо было сдать колхозу на семена пшеницу и пшено, так что мы снова остались без скота и без хлеба.В течение зимы большинство скота подохло и умерло с голоду, вследствие того, что недостаточно было заготовлено на зиму кормов и помещений для скота и птицы, что невозможно было сделать за короткий срок.Мой отец не справился с заданием, так как он за свою жизнь, исключая детей, никем не командовал, хотел все сделать сам, работал с раннего утра до ночи, что очень мало помогало. Так передал он заведование хозяйством и просил отпустить его из колхоза.

Весной 1931 г. представитель из Ленинграда (один из присланных в Поволжье для проведения коллективизации из Ленинграда) созвал собрание крестьян. Он был маленького роста, худощавый, бледный черноволосый человек, своим поведением и обращением доказывающий, что в своей жизни не видел, как обрабатываются поля и растет хлеб. Была пятница. Сославшись на указание «свыше», он приказал вывести с полей все полевые обрабатывающие инструменты, плуги, оставшихся лошадей, домики, а в понедельник завести неочищенное зерно на поля.Один из крестьян возразил, что на поля выезжать рано, поля еще почти все покрыты снегом, видны только отдельные черные пятна, что полевые домики и плуги еще не полностью отремонтированы, и что полевые дороги еще не проезжие.

Этот довод показался уполномоченному не убедительным, он выстрелил в воздух и закричал: «мы сначала будем пшеницу и просо сеять, а потом займемся ремонтом». Все громко рассмеялись, и с этого дня прозвали представителя Spielwagen.В понедельник начали сеять неочищенное зерно, в том числе и мой отец. Пшеницу разбрасывали мужчины вручную, медленно продвигаясь, утопая в грязи, на снег и снежные лужи. Через три дня обувь у всех пришла в негодность, ноги обматывали тряпками и привязывали веревками. Резиновых сапог в то время еще не было в колхозах и магазинах. А представитель уже рапортовал о посевах.После отсева отец снова взялся пасти скот и до конца жизни оставался колхозным пастухом.

Выселение зажиточных крестьян (правильнее сказать, середняков, зажиточных у нас совсем не было), сплошная коллективизация, посев в грязную землю, жаркое лето, массовый падеж лошадей и скота вообще, обязательные зерновые поставки в города и т.д. имели трагические последствия, что уже летом и осенью 1931 года большинство людей нашего села голодало и намеревалось покинуть село, так как не знало, как им дожить до нового 1932 г. многие покидали село в поисках хлеба и спасения, среди них был и мой старший брат Иоганнес, который недавно вернулся с дальнего Востока, где три года добровольно служил в Красной Армии.Иоганнес заключил с вербовщиком контракт в Рыбинск. Оттуда написал, что мы можем к нему приехать, там есть работа, хлеб, картошка и даже в изобилии мед, и что сельчане, кто захотят, могут приехать в нами.

Мы поехали туда вместе с пятнадцатью семьями. Нас тогда было шестеро детей, в том числе и грудной ребенок. К нашей большой радости там на самом деле был хлеб, картошка и мед, так много меду я в жизни больше никогда не видел. Но жилья для нас не было. Нас всех поселили в монастырь. Мой брат, как и отец, работали грузчиками на складе железнодорожной станции. Со временем на квартиру нас пустила одинокая женщина в одном селе за 50 км. от Рыбинска. У нее был большая изба, большая конюшня из бревен, хорошая корова, две свиньи, несколько овец, куры и «сто тысяч» тараканов.

Весной 1932 г., как раз тогда, когда мы достигли наилучшей жизни, нас вновь постигло несчастье.По приказу Сталина, всех, кто без разрешения оставил свой район Волги или Украину, уволить и обратно до весенней посевной отправить. Мы все, не имеющие разрешения и паспортов, немцы с Волги и Украины, с работы были освобождены и в товарных вагонах отправлены обратно. Но мы не хотели возвращаться и уехали оттуда. И как мы оказались на станции Кашира, недалеко от Москвы, я до сих пор не могу понять.Мужчины пошли искать работу, женщины и дети остались в зале ожидания. Зал ожидания был заполнен людьми. В середине ночи вошли милиционеры и солдаты и выгнали всех, в том числе пожилых и детей на улицу, где шел дождь и было холодно. Кто задерживался, тех пинали ногами, били и выталкивали.Моему отцу и еще нескольким мужчинам посчастливилось на следующий день найти работу в лесном предприятии. Отец нанялся в конюшню, навел там порядок, очистил, отремонтировал. Это понравилось шефу, он дал нам жилье, хлебные карточки, сразу же получили сахар, масло, лапшу, рис и другие продукты. Отцу здесь очень понравилось, так что он однажды сказал: «Здесь мы останемся жить навсегда».

Но не прошло и месяца, как и здесь застал нас столичный Указ. Нас рассчитали и отправили на станцию Кашира, где уже много дней в товарных вагонах и без пищи находилось много народа. Многие болели поносом и тифом. Заболели и моя мать и сестра.На следующее утро отец ушел посетить мать и сестру в больницу, оставив нас одних. Он долго не возвращался. Вернувшись, сказал, что мать и сестра его не узнали, а врач сказал, что они не выживут. Вечером мы уехали, оставив мать и сестру на смертном одре.Рано утром мы прибыли на вокзал Саратова. Отсюда нужно через Волгу попасть в Энгельс. Отец пошел к кассе, а я вышел на улицу, и что же я там увидел: четверо мужчин забрасывали мертвых людей, как бездомных собак, в машину. Эти люди, проведшие здесь ночь, нашли здесь голодную смерть. Я прибежал обратно в зал ожидания, сел на скамейку, где лежали мой братик и сестренка, и закричал во всю мочь: «Я не хочу домой! Я хочу в Рыбинск или Каширу! Я не хочу!»Утром приехали на станцию Мокроус, что в 18 км от нашего села и медленно двинулись в путь. Незадолго до заката солнца дошли до места, но никто из наших родных и знакомых, кто еще остался в живых, нас не принял, возможно, из-за боязни, что мы попросим поесть.Из нашего глиняного домика мы перешли в пустующий дом нашего дяди. Однажды отца послали на сенокос в совхоз «Спартак», а я остался дома с двумя детьми без хлеба, одежды и постельных принадлежностей, только какое-то тряпье было под нами. Единственным спасением для нас были суслики и мыши. Каждое утро я с несколькими парнями уходил в степь вылавливать из нор сусликов, приносили их домой, снимали шкурки, варили и ели. Малыши целыми днями сидели за столом и ждали моего возвращения, в тряпье было столько вшей, что вещи шевелились. Мыла не было. Сестренка часто обходила село, но никто ничего ей не подавал и не давал есть.

Так прожили мы до конца мая. Отец нас совсем забыл. На сенокосе мужчины от голода и тяжелой работы так обессилили, что вообще обо всем забывали.Сусликов день ото дня становилось все меньше и меньше. Кто еще мог ходить и носить с собой ведро с водой, ежедневно были тут. Сейчас я приносил только одного суслика на ужин, а иногда ни одного. Трагичнее всего мне было с маленькой Эрной. Она ревела сейчас целыми днями, была голодна и хотела есть. От голода у нас опухли ноги, руки и лицо, взяв утром кого-то за руки или за ноги, отпечатки оставались до вечера.Мне нужно было как можно скорей добывать еду, но как и где? Однажды пришла к нам бабушка и позвала нас с собой. Я сильно удивился, так как это было первый раз с тех пор, как мы вернулись. Эти родственники никогда не пускали нас в свой двор и никогда не давали что-нибудь поесть, хотя была у них корова и хлеб. Их младший сын стал председателем колхоза.

Winter

Дата: Четверг, 08.12.2016, 13:56 | Сообщение # 4

Полковник

Группа: Администраторы

Сообщений: 166

Статус: Offline

Нас ожидал еще один большой сюрприз. Там, в летней кухне, сидели моя мать, сестра и дядя Адам. Мама плакала и упекала дядю в том, что он не помогал нам. Она крепко заключила нас в объятия и еще долго плакала. Дядя пообещал ежедневно давать по два литра молока и переселил нас в тот же день в пустовавший дом.Итак, моя мать и сестра выжили. Главврач больницы сам купил им билеты, дал в дорогу кое-что поесть и посадил в поезд. Сколько же человеческой любви было в сердце этого человека. Я склоняю свою седую голову перед такими людьми, чьих имен, к моему большому сожалению, не знаю.

Мать, как слаба еще не была, сразу включилась с нами в работу. Все тряпье и несчетное количество вшей было сожжено, а нас с помощью бабушки и дяди заново одели. Но помощь для моей младшей сестренки пришла слишком поздно: она умерла.Через несколько недель вернулся отец, а так как со здоровьем у него было плохо, он снова взялся пасти скот.Я перешел в полную среднюю школу в соседнее село Михайловка. После окончания седьмого класса мне хотелось учиться дальше. Но как? Я был без средств и одежды. От кантонной комсомольской организации в числе трех из села был направлен в Розенхайм на рабочий факультет, где давали стипендию.

В 1936-1937г.г. каждую ночь в Розенхайме арестовывали людей, среди них почти всех учителей нашего факультета. Кто был арестован, больше не возвращались. А кто еще оставался дома, каждую ночь ожидал ареста, держа одежду и рюкзак наготове. Много студентов тоже были арестованы, большинство же немцы с Украины. Нам все время говорили, что это враги народа. Осенью 1937 г. написала мне мать, что многие мужчины нашего села арестованы и что почти никого из мужчин не осталось. Никто из них не возвращается. Весной 1939 г. я закончил рабочий факультет, после чего занимался один год по двухгодичной программе в Педагогическом институте города Энгельса. Здесь могли учиться только комсомольцы и члены партии. Они получали повышенную стипендию и специально готовились для преподавания немецкого языка в русских школах.

Рано утром 12 марта 1942 года пришла мне по почте повестка Нижне-Ингашенского районного военного комиссариата Красноярского края. Это означало, что я должен 14 марта 1942 года ровно в 10 часов прибыть в Областной военный комиссариат с целью призыва в Красную Армию. С 1940 года я жил в рабочем поселке станции Тинская, куда был направлен после окончания учебного курса для преподавания немецкого языка в средней школе.В сопровождении жены и годовалого сынишки 14 марта 1942 года в 8 часов утра я отправился к железнодорожной станции, которая находилась примерно в 100 метрах от нашего жилья. Наш путь вел мимо маленького деревянного домика возле станционных построек. Когда мы с ним поравнялись, услышал я детские вопли. Подойдя совсем близко, увидел внутри на подоконнике несколько детей. Одно стекло было выбито, и из оконного проема мне навстречу протягивал свои ручонки карапуз и умоляющим голосом просил: «Дяденька, дорогой дяденька, пожалуйста, возьми меня отсюда! Мы замерзли здесь и хотим есть!» я подошел к двери, дверь была Заперта, а возле нее стоял еще молодой милиционер. Я хотел узнать, почему голодные дети заперты в этой служебной избушке. Он мне грубо ответил, что это не мое дело и приказал идти своей дорогой. Меня знобило, но не потому что температура воздуха была ниже 20O, а потому что, несомненно, это были немецкие дети, которым никто не должен был сострадать.
На станции собралась уже большая группа советских немцев в обществе жен и детей и без них. Мы были последними из тех, кто еще не был призван. Мы были представлены майору. Он сказал нам, что по Указу Сталина и Молотова все немецкие мужчины и немецкие девушки, достигшие 16 лет, как и все немецкие женщины, чьи дети старше 3-х лет немедленно мобилизуются и отправляются на трудовой фронт. Сейчас мне стало ясно, почему дети там, в холодном домике были голодные и без родителей.

Среди немецких мужчин, которые, как и я, стояли с рюкзаками и чемоданами в ожидании поезда на Ингаш, я узнал некоторых их них.Как я с ними познакомился? Это было в один из воскресных дней 1941 года. Я шел со свернутой в рулон стенной газетой под мышкой из школы, где в соответствии предписания военного времени нес ночное дежурство, проходя мимо железнодорожной станции домой. На путях стоял необычно длинный товарный поезд. Множество людей — мужчин, женщин и детей что-то делали, громко разговаривали друг с другом, спешно таскали мешки, ящики и другие вещи из дверей вагонов на платформу. Я услышал, что они говорят по-немецки. Я уже давно не слышал немецкой речи, так как я и моя жена здесь были единственными немцами. Я подошел к одной группе мужчин на перроне и познакомился с ними. Среди них были Рейнгольд Штайнерт (Steinert), Филипп Шеффер (Schafer), Карл Сайбель (Seibel), Давид Рот (Rot), Александр Гартман (Hartmann) и другие. От них я узнал, что согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 года все немцы Поволжья переселены в Казахстан и Сибирь, а сами они с горной стороны Волги на этом товарном поезде привезены сюда. Для меня это было большой неожиданностью, так как газеты, как и почта из центральных районов, доходили сюда через две-три недели после их отправки.

Итак, мы вновь вместе стояли на платформе в ожидании поезда, на котором нас увезут в Ингаш, потом оттуда увезут, Бог знает куда (в трудармию)...Добровольная смена одного рабочего места на другое или добровольный выезд оттуда (из-под Краснотурьинска) для советских немцев грозили от двух до двадцати лет ареста или принудительных работ. Так оставалось это до начала 1955 года. С этого времени мы могли уже самостоятельно оставлять рабочие места и переходить на другие, и, без наказания, уезжать. Об изменении нашего положения нам не объявляли, узнавали только понаслышке, чтобы по возможности как можно дольше удерживать рабочую силу.И паспорта выдали. Потом, в глубоком молчании распустили комендатуру. Теперь дышать стало свободней.В то время я работал начальником планового отдела жилищно-коммунального хозяйства треста БАЗстрой и имел возможность дважды присутствовать на судебном процессе, когда перед судом предстала группа воров, мошенников и аферистов. Это были бывшие начальники и руководители, как и их помощники: начальник 14 лагпункта Каневский и его помощник, фамилию которого я забыл, начальник 1-ого лагпункта Папперман и его помощник Энтин, главный бухгалтер отдела снабжения треста БАЗстрой Ефрем Штерманн (Stermann) и другие. Они были уличены в краже и расточительстве продуктов питания, которые они отрывали ото рта трудармейцев.Прошел обыск в их борделях в Свердловске, куда они отправляли много ворованных продуктов и много самосвалов с банками консервов.Заведующий продуктами питания 14 лагпункта Шварцкопф (Schwarzkopf), свидетель, перед судом привел конкретные цифры, сколько продуктов питания только из этого лагеря было украдено у трудармейцев. «Фашист врет! Не верьте этим фашистам, это фашистский лжец!» - кричал арестованный в маленьком зале суда, когда Шварцкопф давал показания.

Судебный процесс длился почти три недели. Большинство подсудимых были приговорены к десяти годам заключения. Уже через два года, будучи в командировке, встретил я в буфете гостиницы «Центральная» Свердловска Ефима Штерманна. Он был освобожден из заключения. От него я узнал, что все, приговоренные тогда к десяти годам заключения, «по состоянию здоровья» были на свободе.

Когда я сейчас вспоминаю о всех этих преступлениях, злодеяниях, мошенничестве, воровстве и, Бог знает, что еще можно назвать, о том, на кого эти злодеяния и преступления обрушились и до смерти терзали тысячи безвинных, честных, работящих и беззащитных людей своей родины, из которых большинство не на за жизнь, а на смерть боролись за советскую власть и годами горькую нужду терпели, и которые для родины могли еще многое сделать, пробуждается в моей душе, как мне кажется, право на вопрос: почему до сего дня никто из этих людей за такие жестокие преступления против народов нашей советской страны не предстал пред судом?

В день смерти Сталина нам необходимо было собраться на митинг у клуба строителей. Площадь возле клуба была небольшая, но людей собралось много. Все стояли плотно друг к другу с непокрытыми головами. Я же стоял, не снимая шапки. Кто-то толкнул меня кулаком в бок и сказал: «Эй, ты, фашист! Быстро сними шапку!»

Мое сердце ушло в штаны. Я стянул шапку и некоторое время стоял, затаив дыхание...Работница нашего ЖКХ, стоящая рядом, повернулась, уперлась ему рукой в грудь и закричала: «Ты, проклятая собака! Кто дал тебе право называть этого человека фашистом? Ты сам фашист!»Я дрожал всем телом и долго еще после митинга не мог успокоиться, считал, что меня арестуют.Однажды знакомая из отдела кадров треста БАЗстрой мне сказала, что для нас самостоятельная смена работы больше не наказуема. Так решился я просить начальника монтажного управления «Центроэнергомонтаж» Георгия Юдринса взять меня на должность начальника планового отдела. Прежний начальник планового отдела Креер (Kreer) уже три месяца, как уехал домой в Москву. Он вместе с Юдринсом прибыл сюда, когда началась пропаганда против евреев по «Делу врачей». Я не знаю, сами ли они дезертировали или были выселены, но доподлинно знаю, что пока я работал у Юдринса начальником планового отдела, он ни разу мне грубого слова не сказал и не ругал. Во всяком случае, я впервые с 1942 года чувствовал себя человеком.

Наше монтажное управление в то время монтировало паровые котлы, паровые турбины и электроприборы почти на всех тепловых электростанциях Урала: в Серове, Краснотурьинске, Свердловске («Уралмаш»), Тавде, Первоуральске, Миассе и Ивделе. В конце каждого месяца я почти всегда был на каком-либо монтажном объекте. Юдринс, когда не «вызывался» в Москву, тоже ездил со мной. Особенно ценно было мое сопровождение в Первоуральск. Там находился один из значимых объектов - маленькая тепловая электростанция для нового турбинного завода, где большинство монтажных бригад состояло из военнопленных. Юдринс боялся военнопленных тоже.

Летом 1957 года закончили монтаж двенадцатого энергоблока Краснотурьинской теплоэнергостанции, как и монтажные работы большинства наших монтажных объектов. Незаконченные работы весной 1958 года согласно решению Министерства энергетического хозяйства СССР были переданы в монтажный трест «Уралэнергомонтаж», после чего меня, как начальника планового отдела, перевели в «Горьковское монтажное управление», сначала в город Кстово (Kstowo), потом в Дзержинск, где я прожил целых 30 лет. После 46-летнего стажа, из которых 32 года я был начальником Монтажного управления треста «Центрэнергомонтаж», в возрасте 67 лет ушел на пенсию.

*Heimatliche Weiten Verlag «Prawda» Moskau. 2. 1988. Р.137-151. Перевод с немецкого Д. Кузьмина (с сокращением).

Winter

Дата: Четверг, 08.12.2016, 14:00 | Сообщение # 5

Полковник

Группа: Администраторы

Сообщений: 166

Статус: Offline

Так это было*

[…]После войны, через длительное время после этого рокового дня, судьба опять свела меня с Александром Реуш. Я работал экономистом и нормировщиком в тресте «БАЗстрой» в Краснотурьинске, а Александр Реуш - заведующим жилищным хозяйством. Наши столы стояли, из-за отсутствия места, в одной комнате. Когда я его однажды спросил, что он думает об Указе «сверху», согласно которому нас, советских немцев, в случае, если мы место, куда нас выселили или демобилизовали, оставим без разрешения комендатуры, осудят на 20 лет тюрьмы, он похлопал меня по плечу, как и раньше, и сказал: «Фридрих, в условиях нашего времени, это ничто другое, как авария, временное отклонение. Это должно измениться, вечного ничего не бывает. Будь только всегда верным своим идеалам; со временем все будет хорошо и это произойдет еще при нашей жизни»

Это было в 1948 году, когда женщина главной бухгалтерии швейного цеха нашего треста «БАЗстрой» была приговорена к двадцати годам строгого режима за то, что без разрешения комендатуры поехала к тяжело больной дочери. В разрешении, которое она просила, ей отказали...Однажды, когда Александр Реуш как обычно сидел за своим рабочим столом, вдруг обеими руками схватился за голову, потом за грудь и мертвенно побледнел. Я был уверен, что это на почве голода. Его семье — детям, жене и родителям — было разрешено к тому времени приехать в Краснотурьинск, но есть в то время почти ничего не было, он голодал вместе с семьей.Я хотел дать ему кусочек хлеба, но он отказался: «У тебя тоже есть семья».
Я увидел, что ему плохо и хотел вызвать «скорую помощь», но он возразил: «Я сам пойду в больницу», - сказал он решительно и ушел. Больница находилась в непосредственной близости, около 100 метров от нашей работы.Немного погодя оттуда позвонил мне врач, передав свое заключение, что жизнь Реуша в опасности, и что он просит меня тотчас прийти. Через несколько минут я стоял возле его кровати в больнице и... простился с ним, моим с военных лет так близко к сердцу приросшим, дорогим и любимым другом навсегда и навечно. Он не пережил того, что нас, более двух миллионов немцев, опять полностью в наших правах ущемили. И я до сего дня, с начала марта 1988 года, когда излагаю эти слова полные горечи, надеюсь, что не все окончательно пережито и что долгожданные и счастливые дни настанут.

На долю Александра Реуш выпал только один такой день, точнее сказать, одна ночь, а именно летом 1946 года, когда в то солнечное утро, он, проснувшись, увидел, что наш лагерь не окружен больше колючей проволокой, на сторожевых вышках нет солдат с автоматами и вдоль колючей проволоки нет лающих овчарок, и все могут ходить без сопровождения солдат…
Послевоенные 1946-1948 годы были тяжелыми. Мы голодали больше, чем в войну. Пока существовали хлебные карточки, было еще переносимо, хотя не все выдавалось согласно хлебным карточкам. После того, как их отменили, негде было достать что-либо или купить. Одна булка на рынке стоила от 100 до 200 рублей и больше. Уехать мы тоже не могли, мы находились под строгим контролем комендатуры. В каждом бараке комендант назначал «старшего», который каждый вечер сообщал о том, все ли на месте, а в конце недели каждый персонально должен был засвидетельствовать свое присутствие.Сейчас разрешили нашим семьям приехать на воссоединение, но об этом нужно было просить руководителей трестов и комендантов. В бараках производили перепланировку на одно- и двухкомнатное жилье.

Моя семья - жена и сын, - была одной из первых семей, приехавших в Краснотурьинск. «Жилье» в бараке я не смог сразу получить, так как перестройка на жилье только началась. Но строительный материал выделили и разрешили самим строить жилье. Так мы в большой спешке построили избушку из досок и бревен, стены засыпали опилками. Каждый строил по возможности и как мог. Так возникали большинство поселков. Такое решение было принято, чтобы отвратить массовый выезд после роспуска комендатуры.Однако добровольная смена одного рабочего места на другое или добровольный выезд оттуда для советских немцев грозили от двух до двадцати лет ареста или принудительных работ. Так оставалось это до начала 1955 года. С этого времени мы могли уже самостоятельно оставлять рабочие места и переходить на другие, и, без наказания, уезжать. Об изменении нашего положения нам не объявляли, узнавали только понаслышке, чтобы, по возможности, как можно дольше удерживать рабочую силу.И паспорта выдали. Потом, в глубоком молчании распустили комендатуру. Теперь дышать стало свободней.
В то время я работал начальником планового отдела жилищно-коммунального хозяйства треста БАЗстрой и имел возможность дважды присутствовать на судебном процессе, когда перед судом предстала группа воров, мошенников и аферистов. Это были бывшие начальники и руководители, как и их помощники: начальник 14 лагпункта Каневский и его помощник, фамилию которого я забыл, начальник 1-ого лагпункта Папперман и его помощник Энтин, главный бухгалтер отдела снабжения треста БАЗстрой Ефрем Штерманн (Stermann) и другие. Они были уличены в краже и расточительстве продуктов питания, которые они отрывали ото рта трудармейцев.

Прошел обыск в их борделях в Свердловске, куда они отправляли много ворованных продуктов и много самосвалов с банками консервов.Заведующий продуктами питания 14 лагпункта Шварцкопф (Schwarzkopf), свидетель, перед судом привел конкретные цифры, сколько продуктов питания только из этого лагеря было украдено у трудармейцев. «Фашист врет! Не верьте этим фашистам, это фашистский лжец!» - кричал арестованный в маленьком зале суда, когда Шварцкопф давал показания.Судебный процесс длился почти три недели. Большинство подсудимых были приговорены к десяти годам заключения. Уже через два года, будучи в командировке, встретил я в буфете гостиницы «Центральная» Свердловска Ефима Штерманна. Он был освобожден из заключения. От него я узнал, что все, приговоренные тогда к десяти годам заключения, «по состоянию здоровья» были на свободе.

Когда я сейчас вспоминаю о всех этих преступлениях, злодеяниях, мошенничестве, воровстве и, Бог знает, что еще можно назвать, о том, на кого эти злодеяния и преступления обрушились и до смерти терзали тысячи безвинных, честных, работящих и беззащитных людей своей родины, из которых большинство не на жизнь, а на смерть боролись за советскую власть и годами горькую нужду терпели, и которые для родины могли еще многое сделать, пробуждается в моей душе, как мне кажется, право на вопрос: почему до сего дня никто из этих людей за такие жестокие преступления против народов нашей советской страны не предстал пред судом?

В день смерти Сталина нам необходимо было собраться на митинг у клуба строителей. Площадь возле клуба была небольшая, но людей собралось много. Все стояли плотно друг к другу с непокрытыми головами. Я же стоял, не снимая шапки. Кто-то толкнул меня кулаком в бок и сказал: «Эй, ты, фашист! Быстро сними шапку!»Мое сердце ушло в штаны. Я стянул шапку и некоторое время стоял, затаив дыхание...Работница нашего ЖКХ, стоящая рядом, повернулась, уперлась ему рукой в грудь и закричала: «Ты, проклятая собака! Кто дал тебе право называть этого человека фашистом? Ты сам фашист!»Я дрожал всем телом и долго еще после митинга не мог успокоиться, считал, что меня арестуют.Однажды знакомая из отдела кадров треста БАЗстрой мне сказала, что для нас самостоятельная смена работы больше не наказуема. Так решился я просить начальника монтажного управления «Центроэнергомонтаж» Георгия Юдринса взять меня на должность начальника планового отдела. Прежний начальник планового отдела Креер (Kreer) уже три месяца, как уехал домой в Москву. Он вместе с Юдринсом прибыл сюда, когда началась пропаганда против евреев по «Делу врачей». Я не знаю, сами ли они дезертировали или были выселены, но доподлинно знаю, что пока я работал у Юдринса начальником планового отдела, он ни разу мне грубого слова не сказал и не ругал. Во всяком случае, я впервые с 1942 года чувствовал себя человеком.

Наше монтажное управление в то время монтировало паровые котлы, паровые турбины и электроприборы почти на всех тепловых электростанциях Урала: в Серове, Краснотурьинске, Свердловске («Уралмаш»), Тавде, Первоуральске, Миассе и Ивделе. В конце каждого месяца я почти всегда был на каком-либо монтажном объекте. Юдринс, когда не «вызывался» в Москву, тоже ездил со мной. Особенно ценно было мое сопровождение в Первоуральск. Там находился один из значимых объектов — маленькая тепловая электростанция для нового турбинного завода, где большинство монтажных бригад состояло из военнопленных. Юдринс боялся военнопленных. Летом 1957 года закончили монтаж двенадцатого энергоблока Краснотурьинской теплоэнергостанции, как и монтажные работы большинства наших монтажных объектов. Незаконченные работы весной 1958 года согласно решению Министерства энергетического хозяйства СССР были переданы в монтажный трест «Уралэнергомонтаж», после чего меня, как начальника планового отдела, перевели в «Горьковское монтажное управление», сначала в город Кстово (Kstowo), потом в Дзержинск, где я прожил целых 30 лет. После 46-летнего стажа, из которых 32 года я был начальником Монтажного управления треста «Центрэнергомонтаж», в возрасте 67 лет ушел на пенсию.

*Heimatliche Weiten Verlag «Prawda» Moskau. 2. 1988. Р.137-151. Перевод с немецкого Д. Кузьмина (с сокращением).

http://gedenkbuch.rusdeutsch.ru/bogoslovlag/065.html